Неточные совпадения
— Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее
муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю
дорогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
А про вас:
дорога ли я вам, цените ли вы меня;
муж ли вы мне?
Что твердил назад тому пять лет?
Ну, постоянный вкус в
мужьях всего
дороже!
Однажды они вдвоем откуда-то возвращались лениво, молча, и только стали переходить большую
дорогу, навстречу им бежало облако пыли, и в облаке мчалась коляска, в коляске сидела Сонечка с
мужем, еще какой-то господин, еще какая-то госпожа…
Глядел он на браки, на
мужей, и в их отношениях к женам всегда видел сфинкса с его загадкой, все будто что-то непонятное, недосказанное; а между тем эти
мужья не задумываются над мудреными вопросами, идут по брачной
дороге таким ровным, сознательным шагом, как будто нечего им решать и искать.
Даже если
муж и превышает толпу умом — этой обаятельной силой в мужчине, такие женщины гордятся этим преимуществом
мужа, как каким-нибудь
дорогим ожерельем, и то в таком только случае, если ум этот остается слеп на их жалкие, женские проделки. А если он осмелится прозирать в мелочную комедию их лукавого, ничтожного, иногда порочного существования, им делается тяжело и тесно от этого ума.
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй
мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую
дорогу.
— Ты не дослушал. Письмо с
дороги прислала
мужу, где просит забыть ее, говорит, чтоб не ждал, не воротится, что не может жить с ним, зачахнет здесь…
И слезы выступили у ней на глаза, и она коснулась его руки. Фраза эта была неясна, но он понял ее вполне и был тронут тем, чтò она означала. Слова ее означали то, что, кроме ее любви, владеющей всею ею, — любви к своему
мужу, для нее важна и
дорога ее любовь к нему, к брату, и что всякая размолвка с ним — для нее тяжелое страдание.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице,
муж которой служил на станции железной
дороги (той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Когда Вера Павловна на другой день вышла из своей комнаты,
муж и Маша уже набивали вещами два чемодана. И все время Маша была тут безотлучно: Лопухов давал ей столько вещей завертывать, складывать, перекладывать, что куда управиться Маше. «Верочка, помоги нам и ты». И чай пили тут все трое, разбирая и укладывая вещи. Только что начала было опомниваться Вера Павловна, а уж
муж говорит: «половина 11–го; пора ехать на железную
дорогу».
Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей и оттого почти всегда уходил из дому с фонарями под обоими глазами, а
дорогая половина, охая, плелась рассказывать старушкам о бесчинстве своего
мужа и о претерпенных ею от него побоях.
—
Муж мой милый,
муж дорогой, чудный мне сон снился!
Только раз Галактион поссорился с своею гостьей из-за того, что она не захотела даже проститься с
мужем, когда его отправляли в ссылку, и что в виде насмешки послала ему на
дорогу банку персидского порошка.
Всех вообще в колонии двадцатилетков 27: из них 13 присланы сюда на каторгу, 7 прибыли добровольно за
мужьями и 7 — сыновья ссыльных, молодые люди, уже знающие
дорогу во Владивосток и на Амур.
Собравшись домой, она на
дороге, на постоялом дворе, встречает отца и мать, рассказывает им все свое горе и прибавляет, что ушла от
мужа, чтобы жить с ними, потому что ей уж терпенья не стало.
На следующее утро Федор Иваныч с женою отправился в Лаврики. Она ехала вперед в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время
дороги не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом из города О… она имела объяснение с своим
мужем.
До самого вечера Марья проходила в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил — на росстани, где от
дороги в Фотьянку отделяется тропа на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за день у машины намаялся, да и встать утром на брезгу. Лежит Марья рядом с
мужем, а мысли бегут по
дороге в Фотьянку, к росстани.
Прощайте. Сегодня четвертая депеша — потому она и короче других. Хотелось только выполнить, наконец, ваше доброе желание услышать о Неленьке. —
Муж ее переносит
дорогу довольно хорошо.
Старшею феею, по званию, состоянию и общественному положению, была маркиза де Бараль. У нее был соединенный герб. В одной стороне щита были изображены колчан со стрелами и накрест татарская нагайка, а в другой вертел. Первая половина щита свидетельствовала о какой-то услуге, оказанной предком маркизы, казанским татарином Маймуловым, отцу Ивана IV, а вторая должна была символически напоминать, что какой-то предок маркизиного
мужа накормил сбившегося с
дороги короля Людовика Святого.
— Не лента
дорога, а внимание: в этом обязанность
мужа.
Мари, когда ушел
муж, сейчас же принялась писать прежнее свое письмо: рука ее проворно бегала по бумаге; голубые глаза были внимательно устремлены на нее. По всему заметно было, что она писала теперь что-то такое очень
дорогое и близкое ее сердцу.
Марья Петровна тоже выбежала на крыльцо и по
дороге наградила Петеньку таким шлепком по голове, что тот так и покатился. Первая прибыла Пашенька: она была одна, без
мужа.
— Так то мужчины, мой друг! — наставительно заметила Машенька, — ихнее и воспитанье такое! Так вот как: стало быть, и Иудушка… то бишь, и Порфирий Владимирыч в радости… сосед
дорогой! Да что ж ты, милочка, в россказни пустилась, а мужа-то дяденьке и не представишь! Все, чай, не худо попросить в родственное расположение принять!
Стонали русские солдатики и под Севастополем, и под Инкерманом, и под Альмою; стонали елабужские и курмышские ополченцы, меся босыми ногами грязь столбовых
дорог; стонали русские деревни, провожая сыновей,
мужей и братьев на смерть за"ключи".
Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и
дорогие безделки своего будуара — и весь этот комфорт, которым у других заботливая рука любящего человека окружает любимую женщину, показался ей холодною насмешкой над истинным счастьем. Она была свидетельницею двух страшных крайностей — в племяннике и
муже. Один восторжен до сумасбродства, другой — ледян до ожесточения.
— А вам надо отдохнуть от
дороги — и от игры в дурачки с моим
мужем. Скажите: вы Ипполиту Сидорычу, моему
мужу, большой приятель?
— Все — ей одной? Ну — это ваше счастье. Только смотрите не продешевите вашего имения! Будьте благоразумны и тверды. Не увлекайтесь! Я понимаю ваше желание быть как можно скорее
мужем Джеммы… но осторожность прежде всего! Не забудьте: чем вы
дороже продадите имение, тем больше останется вам обоим — и вашим детям.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее
мужу, и опять на старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и
дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский университет, потому что отец его получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
Егор Егорыч, хоть ему, видимо, не хотелось расставаться с Сусанной, согласился однако, вследствие чего gnadige Frau пересела в карету, взяв на всякий случай от
мужа все пузырьки с лекарствами, везомые им для адмиральши, а Сверстов влез в бричку к Егору Егорычу, и они повернули с большой
дороги, а карета поехала дальше по прежнему пути.
Катрин, в первом пылу озлобления на
мужа, с удовольствием это выслушала и проговорила: «Туда ему и
дорога!»
Поцеловала Елена Дмитриевна молодого боярина! Обманула жена лукавая
мужа старого! Забыла клятву, что дала перед господом! Как покажется она теперь Дружине Андреичу? Догадается он обо всем по глазам ее. И не таков он
муж, чтоб простил ее! Не
дорога жизнь боярину,
дорога ему честь его! Убьет он, старый, убьет и жену, и Никиту Романыча!
Во время
дороги они мало разговаривали, и то заводил речи только Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь и рассеять протопопа, сидевшего в молчании со сложенными на коленях руками в старых замшевых перчатках, он заговаривал и про то и про другое, но Туберозов молчал или отзывался самыми краткими словами. Карлик рассказывал, как скучал и плакал по Туберозове его приход, как почтмейстерша, желая избить своего
мужа, избила Препотенского, как учитель бежал из города, гонимый Бизюкиной, — старик все отмалчивался.
Это были послы по Савелиеву душу: протопопа под надзором их требовали в губернский город. Через полчаса это знал весь город, и к дому Туберозова собрались люди, а через час дверь этого дома отворилась, и из нее вышел готовый в
дорогу Савелий. Наталья Николаевна провожала
мужа, идучи возле него и склонясь своею голубиною головкой к его локтю.
Она звала его к себе памятью о теле её, он пошёл к ней утром, зная, что
муж её на базаре,
дорогой подбирал в памяти ласковые, нежные слова, вспоминал их много, но увидал её и не сказал ни одного, чувствуя, что ей это не нужно, а ему не сказать их без насилия над собою.
— Главное, ma chère, [Моя
дорогая (фр.).] несите свой крест с достоинством! — говорила приятельница ее, Ольга Семеновна Проходимцева, которая когда-то через нее пристроила своего
мужа куда-то советником, — не забывайте, что на вас обращены глаза целого края!
Хозяйка с двумя маленькими сыновьями и двухлетней дочерью, с Елизаветой Степановной и ее
мужем, встретила
дорогих гостей на крыльце.
Погрозив, что он разведет Парашу с
мужем по ее несовершеннолетию, он отправился домой, но заехал по
дороге к священнику, который венчал Куролесовых.
Он говорил также наедине Софье Николавне: «
Дорогая невестушка, всем тебя бог не обидел, одно скажу тебе: не давай воли своему горячему сердцу;
муж у тебя добрый и честный человек; нрав у него тихий, и ты от него никогда терпеть не будешь никакой обиды; не обижай же его сама.
Так думала, так чувствовала бедная женщина, ходя из угла в угол по своей спальне, куда ушла она после обеда и где дожидалась
мужа, которого на
дороге задержала мать, позвав к себе в комнату.
Тихие объяснения и упреки стали надоедать
мужу, а горячих вспышек стал он бояться; страх сейчас исключил полную искренность, а потеря искренности в супружестве, особенно в лице второстепенном, всегда несколько зависящем от главного лица, ведет прямою
дорогою к нарушению семейного счастия.
В впечатлениях, подобных тем, которые последовали за моим входом, никогда невозможно разобраться… Разве можно запомнить слова, произносимые в первые моменты встречи матерью и сыном,
мужем и женой или двумя влюбленными? Говорятся самые простые, самые обиходные фразы, смешные даже, если их записывать с точностью на бумаге. Но здесь каждое слово уместно и бесконечно мило уже потому, что говорится оно самым
дорогим на свете голосом.
Я отправился ее провожать. Стояла холодная зимняя ночь, но она отказалась от извозчика и пошла пешком. Нужно было идти на Выборгскую сторону, куда-то на Сампсониевский проспект. Она сама меня взяла под руку и
дорогой рассказала, что у нее есть
муж, который постоянно ее обманывает (как все мужчины), что, кроме того, есть дочь, девочка лет восьми, что ей вообще скучно и что она, наконец, презирает всех мужчин.
Басов. Нет, каков? Я знал это, но такое… эдакое благородство… ах, комики! (Хохочет. Юлия Филипповна и Замыслов идут по
дороге от дачи Суслова. Юлия идет к
мужу. Замыслов на дачу.)
Басов. Вы представьте,
дорогая… Сидим мы — я и ваш
муж, вдруг Марья Львовна… (хохочет.) оказывается, они — у них роман!
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты еще молоденек, не тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли русской. Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет отправишься в
дорогу: я дам тебе грамоту к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться с этим испытанным в делах и прозорливым
мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что бог даст! От сына до отца недалеко…
— Ну вот, — вскричал дородный боярин, — не говорил ли я, что нам должно было ехать по той
дороге? А все ты, Фома Сергеевич! Недаром вещает премудрый Соломон: «Неразумие
мужа погубляет пути его».
Ответив
мужу, что шла за водою, тетка Анна хотела пройти мимо, но Глеб загородил ей
дорогу.
В числе лиц, собравшихся 18 августа к двенадцати часам на площадку железной
дороги, находился и Литвинов. Незадолго перед тем он встретил Ирину: она сидела в открытой карете с своим
мужем и другим, уже пожилым, господином. Она увидала Литвинова, и он это заметил; что-то темное пробежало по ее глазам, но она тотчас же закрылась от него зонтиком.
Провожая сына в
дорогу, она замечает, что все делается не так, как нужно по ее: сын ей и в ноги не кланяется — надо этого именно потребовать от него, а сам не догадался; и жене своей он не «приказывает», как жить без него, да и не умеет приказать, и при прощанье не требует от нее земного поклона; и невестка, проводивши
мужа, не воет и не лежит на крыльце, чтобы показать свою любовь.